Автор: Такие же изменения во времени форм местных типов предметов быта можно проследить и по браслетам, плоско-пластинчатым или же сделанным из треугольной или полусферической в сечении пластины с незамкнутыми концами, характерным для эпохи бронзы средней Кавказа Северного (II тысячелетие до н.э.), превратившимся в эпоху кобана в массивные бронзовые браслеты с корпусом рубчатым и со спиральными концами или в простые браслеты из орнаментированного иногда массивного прута с несходящимися концами.
Мы не будем останавливаться сейчас на рассмотрении таких ярких атрибутов кобанской культуры, как различные поясные пряжки (начиная от высоких пластинчатых форм и кончая еще более разнообразными фигурными пряжками), являющиеся, по нашему мнению, порождением местной культуры именно этой эпохи (т. е. на рубеже II и I тысячелетий до н.э.); пройдем мимо известных и разнообразных кобанских фибул, богато развившихся из простейшей формы дугообразной фибулы (греческого прототипа), вероятность занесения которой на Кавказ вполне допустима, но, разумеется, не в период возникновения в Северном Причерноморье греческих колоний, как ошибочно утверждал А, П, Калитинский (где, кстати, таких фибул не было найдено), а в более раннее время — в конце существования микенской культуры (самый конец II тысячелетия до н.э.), и подведем некоторые итоги.
Комплексное рассмотрение и анализ могильного инвентаря, а также особенностей погребального обряда, характерных для кобанской культуры, в сопоставлении с соответствующими данными предшествующей эпохи приводят к единственно возможному заключению: о формировании почти всего ценнейшего средоточия культуры кобанской на поместной базе и не из-за внешних привнесений в формы материальной культуры, а в результате естественного развития местных типов оружия, орудий труда и украшений, порожденного быстрым ростом производительных сил ран-некобанского общества.
Действительно, мы имели возможность убедиться в том, что самая форма погребального сооружения — каменный ящик (даже при наличии на Центральном Кавказе и других типов могильных сооружений) была известна в тех же районах еще в эпоху средней бронзы, а в кобанский период сделалась самым распространенным и наиболее типичным для кобанской культуры типом усыпальницы.
Главнейшая особенность кобанского погребального обряда — скорченное положение погребенных, на правом или левом боку, как мы видели, также объясняется сохранением местной традиции, уходящей еще в эпоху равней бронзы.
Наконец, типологический обзор вещественного материала кобанской культуры, последовательно разобранного нами по его категориям, позволил проследить путь развития отдельных типов оружия, орудий труда и украшений, начиная с эпохи средней бронзы. Мы имели возможность убедиться в том, что большинство типов даже самых выразительных для Кобаиа предметов (как топоры, кинжалы, булавки и пр.) уже существовало во II тысячелетии до н.э. на Северном Кавказе в качестве зародышевых форм или прототипов кобанских образцов; следовательно, мы могли убедиться в местном происхождении этой замечательной культуры, характеризующей уровень развития населения Северного Кавказа в поздне-бронзовом веке.
В свете высказанного, нам представляются сейчас совершенно беспочвенными, ничем не оправданными и глубоко ошибочными попытки — считать плодотворными всякие разыскания, имеющие целью доказать решающее участие индоевропейского населения Западной Европы в оформлении кобанской культуры (да и других близких культур Кавказа) ш.
На конкретных материалах различных эпох, существуют достаточно тесные связи древнего населения Северного Кавказа, в том числе и носителей кобанской культуры, с центрами и культурными очагами древнего мира, в том числе и с Западом (Галыптат). Но мы никогда не теряли из вида за межплеменными или международными связями внутренние движущие силы местного общества, самостоятельно развивающего свое хозяйство и свою культуру. И в данном случае, признавая наличие у древних кобанцев довольно широких связей с окружающим миром (об этом подробнее будет сказано в соответствующем месте VIII главы), а также и с Западом, признавая занесение в местную среду отдельных типов памятников материальной культуры, мы в самой категорической форме отвергаем всякую идею европейского происхождения кобанской культуры. Для нас всегда был очевиден ее в основе местный, кавказский характер. Полагаем также, что вышеприведенным анализом материала местное происхождение кобанской культуры было в достаточной степени доказано.
Из всего, что было изложено, читатель мог уже составить себе представление и о том, что автор склонен время существования кобанской культуры относить в основном — к начальным векам I тысячелетия до н. з.
В общем смысле — это верно. Но вместе с тем, при более подробном рассмотрении вопроса о происхождении этой культуры, мы считаем себя обязанными ответить и более конкретно на вопрос, каким хронологическим отрезком ограничивается широкое бытование в центральной области Северного Кавказа тех основных форм материальной культуры, которые составляют специфику кобанской культуры? Какими моментами определяется начало развития этой культуры, на какой период падает ее расцвет и чем характеризуется угасание основных ее черт и упадок, или закат?
Надо сказать, что проблема датировки кобанской культуры уже имеет свою длительную историю. И хотя специальных работ по этому вопросу мы почти не имеем, тем не менее о хронологии Кобана оставлено столько же мнений, сколько авторов занималось освещением кобанского материала в разных аспектах. Амплитуда колебаний предложенных для Кобана дат оказалась очень великой; она колеблется, начиная от XV в. до н.э. и кончая раннернмским временем. Известно, что наиболее раннюю дату для кобанской культуры, не говоря о первоначальной, чрезмерно завышенной датировке Ж. Моргана (XX в. до н.э.) предлагали Э. Шантр и В. А. Городцов. Ее начальный период определялся ими XV—XIV вв. до н.э. (по аналогии с Галыптатом, дата которого тогда тоже удревнялась).
