Автор: Выводы, сделанные во второй главе, автор подает не безучастно, а с отчетливой положительной оценкой. Он восхищается мифологическим человеком, способным периодически уходить от своего индивидуального прошлого, он завидует его способности совершать очищение путем отмены времени. И явственным контрастом к мажорному настрою второй главы звучит название третьей: «Несчастье» и «история». Действительно, по Элиаде, история равноценна страданию потому, что она разрушает космос. Ведь строй мифа — это своеобразный миропорядок, воссоздающий тот, который установлен от века богами. Рассказывание мифов есть своеобразный возврат к истокам, к совершенству, впоследствии лишь нарушавшемуся многократным отступлением от образцов. Мы уже отмечали выше, что миф, по Элиаде, — это всегда прорыв священного, то есть иерофания.
Что же такое, в противоположность ему, история? Космосу противостоит хаос. Не просто как альтернатива, оттеняющая совершенство первого, но как активно сопротивляющееся ему начало. Неслучайно Элиаде вычленяет в космогоническом мифе борьбу героя-творца с драконом. Тиамат, Рахаб — все это чудовища, олицетворяющие первоначальный хаос, из их плоти создается мир путем упорядочивания. Они обитают в водной стихии, в том самом мировом океане, в котором погибнет человечество во время великой катастрофы — всемирного потопа. Таким драконом, пожирающим человека, предстает в книге Элиаде история.
В его обзоре философских интерпретаций истории упомянуты сочинения отцов церкви, находившихся под сильным влиянием неоплатонизма, последних писателей эпохи эллинизма, мыслителей средневековья и Возрождения, неокантианцев конца прошлого — начала нынешнего века, представителей философии жизни, современных теологов и социологов. Понятно, почему автор в своем предисловии пишет о том, что только скромность не позволила ему дать книге подзаголовок: «Введение в философию истории».
Скромность в данном случае оказалась как нельзя более уместной, поскольку именно философии истории в книге Элиаде и нет, есть лишь активное неприятие истории с любой философской позиции. Мифологизм подвергнут во многих его трудах детальному анализу и не только как один в ряде феноменов культуры людей, но как некоторое эталонное психическое состояние общества и индивидуума. В отличие от этого, история, воплощенная в образе гнетущего и уничтожающего неостановимого времени, дана только в одном ее аспекте — в связи с христианским вероучением, якобы придающим ей смысл. Впрочем, говорить об апологии религии вообще, и христианства, в частности, применительно к трудам Элиаде нельзя. Все его стремления направлены к иному — к тому, чтобы разомкнуть связь времен, вырваться из потока истории. И архаика — тот «запретный лес», в который он уводит своих читателей (как и своего героя одноименного романа) от катастрофичности настоящего. Всякое движение у Элиаде есть движение к гибели, история неотвратимо ведет к катастрофе и единственное спасение — верить в то, что она не окончательна, что за ней наступит иное, обновленное бытие.
В ощущении гибельности бытия и стремлении вырваться из времени Элиаде совсем не одинок. Поколению, пережившему две мировые войны и осознавшему угрозу ядерной катастрофы, такие настроения были очень свойственны. Выразились они в самых разнообразных общественных движениях современности: от всевозможного сектантства на основе восточных религий («Техника йоги» не случайно снискала популярность во всем мире) до альтернати-вистов, «зеленых» и даже вполне традиционного экуменизма. Стремление противопоставить хрупкости и разобщенности нынешнего существования нечто незыблемое и общечеловеческое, будь то природа или вселенская церковь, или духовное единение, стало на Западе знамением времени.
